Автор:
Владимир АНТОНОВИЧ,
МОЯ СПОВІДЬ
Вибрані історичні та публіцистичні твори
При изучении истории Киева и всей Юго-Западной Руси мы находим в дошедших до нас источниках значительный пробел. С того времени, как кончились сведения южных летописей в исходе XIII столетия и до появления нового цикла летописных и архивных известий во второй половине XVI века, историю Южной Руси мы привыкли или обходить молчанием, или, что гораздо хуже для исторической истины, очерчивать судьбы ее несколькими штрихами, состоящими из общих мест и догадок, выдаваемых за историческую характеристику, основанную будто бы на фактических данных.
Одно из таких общих мест, установившихся с конца XVI столетия и, вследствие частого повторения, сделавшихся общепринятым историческим убеждением, составляет то мнение, будто после Батыева нашествия Киев был превращен в развалины, Киевская область совершенно опустела и перестала принимать какое бы то ни было участие, в политической и культурной жизни Руси. Опираясь на это общее положение и желая объяснить себе происхождение населения, существовавшего в крае, по свидетельству исторических источников конца XVI столетия, многие историки пытались объяснить дело гипотезами более или менее тенденциозными, не лишенными смелости, но, к несчастью, не основанными ни на каких фактических данных. Так, с одной стороны, Погодин предположил, что население Южной Руси будто поголовно убежало от татарского нашествия на Север (заметим, гораздо более Юга пострадавший от монголов) и место его заняло новое племя, спустившееся с Карпат на днепровские равнины, причем переселение целых народных масс произошло будто ни для кого не заметно и не оставило никакого следа в бытописании. С другой стороны, пробелом исторических сведений воспользовались польские писатели: Грабовский, Шайноха и другие и, настаивая на мысли мнимого запустения края, колонизировали его польскими выходцами, забывая при том пояснить, почему эти выходцы, пришедшие /535/ будто бы с берегов Вислы, представляют в XVI веке сплошную массу с характером русской, а не польской народности. Туман исторический, сгущаясь все более и более от частого повторения вымыслов и фантастических прикрас, стал сбивать с пути и таких писателей, которые должны были бы отличать в данном случае тенденциозность польских писателей и несколько более критически относиться к прошлому своей родины. В этом отношении, полагаю, достаточно указать, как на образец увлечения чуждой исторической истины теорией, на введение в «Историю воссоединенной Руси» г. Кулиша.
Между тем, вглядевшись без предубеждения в те немногие, но точные исторические сведения, какие дошли до нас о судьбе Южной Руси с XIII по XVI столетие, мы не можем не признать, что общепринятое мнение о запустении ее в это время есть не более как исторический мираж. Батыево разорение есть последнее постигшее Киев бедствие, записанное древними русскими летописями; затем после долгого перерыва, в XVI столетии, путешественники, посещавшие Киев или писавшие о нем — Герберштейн, Гваньини, Лясота, Гейденштейн и пр., описывают развалины, загромоздившие нагорную часть Киева, и сожалеют об упадке величия этого, некогда знаменитого, города. Уже с исхода XVI века мы замечаем у летописцев стремление связать и сопоставить оба факта, как причину и последствие. Стремление это выражается у составителей летописных сводов дополнениями и приставками совершенно произвольных подробностей к истории Батыева погрома. В древнейшем известии о взятии Киева Батыем, записанном в Ипатьевской летописи, указано только разрушение Десятинной церкви, своды которой обрушились под тяжестью столпившегося на них народа; затем о разрушении города нет вовсе упоминаний; говорится лишь, что из Киева Батый прошел по Волыни, разрушил несколько городов, другие миновал или не успел взять и, по совету пленного боярина Дмитрия, не останавливаясь на пути, поспешил ворваться в Венгрию, чтобы захватить эту страну врасплох, а в обратном пути его указываются грабежи, причиненные татарами в северной части волынского Полесья. Несомненно, страна, лежавшая на запад от Днепра, пострадала от орды в весьма слабой степени, сравнительно, например, с разорением земель Ростовской или Рязанской; между тем, никому из позДнейших летописцев и историков не приходит в голову утверждать, что земли эти запустели вследствие Батыева погрома; происходит же это лишь потому, что о последующей судьбе тех земель позднейшие составители летописных сводов и историки находили целый ряд последова-/536/тельных сказаний в дошедших до них летописях, между тем как сведений таких о Киевской земле не имели и позднейшее запустение города пытались объяснить последним, известным им, бедственным событием. Так, в Лаврентиевском летописном списке, дошедшем до нас в редакции конца XIV столетия, в той части его, которая составлена уже не в Киевской земле, а в Ростовской, вместо обстоятельного и исполненного подробностей рассказа Ипатьевской летописи, помещена только краткая заметка, но. к ней прибавлено несколько фраз об ограблении церквей и поголовном истреблении жителей Киева. Составитель Густинского списка, несмотря на то, что пользовался при составлении своего свода Ипатьевским списком, не ограничился его известиями, но прибавил к ним несколько фраз о разорении города: «Татаре изсекше людей без числа, а прочих, связанных, в плен поведоша, а град Киев огнем и монастыре все запалиша». Воскресенский свод дополняет эту картину разорения еще более печальными подробностями; по его словам: «Иные (жители) бежаша в дальные страны, иные же крыяхуся в пещерах земных, и в горах, и в лесах». Наконец, Киевский Синопсис, сводя рассеянные в летописях легендарные наросты, изображает следующую картину: «Татаре всея России стольный и во всей подсолнечной славный царственный град Киев взяша, церкви божественныя разориша, город и место огнем сожегоша, людей иных посекоша, а иных плениша и все государство Киевское ни во что обратиша». Затем следует подробный рассказ о разорении окончательном Киево-Печерского монастыря и храма. Таким образом, посредством постоянных наростов и украшений, к концу XVIII столетия составилась полная картина разорения Киева и запустения Киевской области, освобождавшая писателей от дальнейшего рассказа о ее судьбе, что было бы для них весьма затруднительно за отсутствием источников. Успокоившись на том, что об истории пустыни писать нечего, летописцы и историки свободно переходили из Киева к истории Великого княжения Владимирского и Московского и продолжали рассказ, пользуясь источниками летописными, уцелевшими в Северо-Восточной Руси. По раз проложенному пути пошли дальнейшие историки и установилось мнение, что в течение трех столетий о Южной Руси, запустевшей и как бы исчезнувшей, следует умалчивать, так как полагать должно, что все это время она не могла оправиться от погрома.
К счастью, однако, составители летописных сводов были слишком добродушны и владели слишком слабыми критическими приемами для того, чтобы тенденциозно провести придуманную гипотезу. Пользуясь краткими доходившими /537/ до них заметками о Киевской земле, они добросовестно вносили их в свои своды, не замечая противоречия, в котором заметки эти находились со сказанием о Батыевом разорении. Постараемся свести хотя некоторые из этих заметок с половины XIII по конец XIV столетия, чтобы убедиться, насколько картина запустения Киева и его области не подтверждается даже теми источниками, которые подали повод к ее возникновению.
История всей второй половины XIII столетия пространно описана в конце Ипатьевской летописи: мы не только не усматриваем в рассказе этой летописи признаков запустения Юго-Западной Руси, но, напротив того, можем проследить постепенный рост могущества Галицко-Волынского княжества под управлением Даниила Романовича и его ближайших наследников. Но, сверх истории этого княжества, Ипатьевская летопись сообщает в данное время весьма интересные известия о землях: Подольской, Болоховской, Потетеревской, Звягельской (две последние входили в состав Киевской области) и т. д., добровольно подчинившихся монголам и состоявших в зависимости от ханов на весьма льготных условиях. Собственно о Киевской области летопись говорит мало, так как область эта не входит в район, избранный летописцем, но по нескольким намекам видно, что Киев не был превращен в пустыню. Под 1250 г. рассказано пребывание Даниила Романовича, на пути в орду, в Выдубецком монастыре, а под 1257-м упоминается о намерении Даниила завоевать с помощью литовцев Звягель и Киев. Из пометок, занесенных в Густинский свод, мы видим, что с 1243 — 1249 г. Киев находился под властью Ярослава Всеволодовича на основании ярлыка, полученного им от хана; затем на том же основании владели Киевом: Александр Ярославич (1249 — 1263) и Ярослав Ярославич (1263 — 1271). В XIV столетии та же летопись называет киевских князей: Феодора (1331 — 1362), Владимира Ольгердовича (1362 — 1392), Скиргайла Ольгердовича (1392 — 1396) и Иоанна Борисовича (1396 — 1399).
Относительно состояния города и украшавших его церквей в данное время мы находим весьма точные сведения. Киево-Печерский монастырь и церковь его продолжали существовать в XIII и XIV столетиях: так, под 1274 годом Густинская и Воскресенская летописи занесли факт посвящения архимандрита Киево-Печерского Серапиона в епископы во Владимир. Под 1289 годом, при описании похорон волынского князя Владимира Васильковича, упоминается другой архимандрит Киево-Печерский — Агапит. Третий архимандрит того же монастыря, Давид, известен как духовник вто-/538/рой жены Ольгерда. В конце XIV столетия мы имеем сведения о погребении в Киево-Печерском монастыре многих знатных лиц: нареченного митрополита Дионисия (1385 г.), князя Иоанна (Скиргайла) Ольг,ердовича (1396 г.), и князя Владимира Ольгердовича. В 1399 году Киево-Печерский монастырь, откупаясь от орды Темир-Кутлука, напавшего на Киев, дал татарам «окупу 30 рублев». Такие же данные можно привести и о сохранности Киево-Софийского храма: в 1280 году в соборе киевском погребен митрополит Кирилл, скончавшийся в Переяславе-Суздальском, В 1288 — 1289 годах митрополит Максим рукополагал «в святой Софии в Киеве» Иакова в епископы Владимирские и Тарасия — в Ростовские. Заметим притом, что последний из них до рукоположения своего был игуменом в киевском Богословском монастыре. С 1375 по 1380 г., и потом с 1382 по 1390 г. в Киеве, на митрополичьем дворе, у св. Софии, жил неприт знанный в Москве Дмитрием Ивановичем митрополит Киприян. Вот в каких выражениях Никоновская летопись описывает его второй приезд в Киев: «Пришед в Киев на свое место митропольское в соборной церкви киевской, матери всем церквам русским. И прият был митрополит от всех со многою честью и сретоша его далече от града со кресты и князи, и боляре, и вельможи, и народы мнози с радостью... и пребывание Киприян митрополит в киевских странах... и вси послушаху и чествоваху его». В 1396 году, за несколько дней до своей кончины, киевский князь Скиргайло пировал на митрополичьем дворе, «у святой Софьи», у наместника Фомы. Полагаем, что приведенных фактов достаточно для того, чтобы устранить положение о совершенном запустении края и города.
Но если мы обратим внимание на степень развития политического могущества и значения Киева в ХІII столетии, то мы должны признать несомненный политический упадок Киевской области. Упадок этот был результатом событий, предшествовавших монгольскому нашествию; причины его заключались в той продолжительной борьбе, которую вели упорно в течение XII столетия разные ветви русского княжеского рода за обладание киевским столом, с которым связано было представление о старшинстве и гегемонии на Руси. Ни одна из княжеских ветвей не успела упрочиться в Киевской области, постоянные же их распри не дозволили самой земле выработать сколько-нибудь правильный общественный строй. Убедившись в невозможности прочно овладеть Киевом и основать на этом владении свое главенство, князья вступают на новый политический путь: они стремятся унизить Киев и перенести понятие о старшинстве в русской земле в другие, новые центры. Мало-помалу около новых средо-/539/точий государственной силы и деятельности группируются разрозненные земли, некогда подвластные великим князьям киевским. Между ними первое место по могуществу занимают: Владимир на Клязьме и прикарпатский Галич; затем, на втором плане: Новгород, Полоцк, Смоленск, Чернигов, Рязань. Каждый из этих городов притягивает к себе более или менее обширную территорию, к Киеву же тянет только его коренная незначительная область — «Русская земля» — в тесном смысле этого слова. Это древнее достояние первых киевских князей заключалось в тесных границах, определявшихся течением рек Случи, Припяти, Днепра и Роси. Между тем как сузилась территория области и, вместе с тем, падало ее политическое значение, князья старались ускорить это падение, нанося древнему политическому центру Руси все более и более тяжелые удары. В раздражении борьбы они не щадят ни спорной области, ни ее стольного города. Среди княжеских междоусобий Киев подвергся два раза разорению гораздо более тяжелому, по словам современных летописей, чем позднейшее разорение Батыево. Так, в 1169 году Мстислав Андреевич во главе многочисленной рати, посланной Андреем Боголюбским и его союзниками, овладел Киевом и предал его разграблению; три дня суздальцы и черниговцы грабили и жгли церкви и дома и хватали жителей в полон. В 1203 году князь Рюрик Ростиславич, оспаривавший Киевскую область у Романа Галицкого, раздраженный предпочтением, оказанным киевлянами его сопернику, овладел Киевом с помощью половцев и отдал город и церкви на разграбление, а жителей в полон своим союзникам. Конечно, после этих ударов должно было оскудеть богатство Киева и быстро понизилось его политическое значение.
В этом состоянии политического бессилия Киевская область прожила XIII-е и большую половину XlV-го столетия. Она не только потеряла значение первенствующего, старшего княжения, но, среди раздробившихся русских областей, занимала место второстепенное, незаметное.
Но в XIV столетии в судьбе Руси случился новый исторический поворот, начертавший и для Киева новую политическую роль на новом поприще. В это время разъединенные, ослабевшие русские земли начинают вновь объединяться в более крупные и прочно связанные политические организмы. Стремление это происходит одновременно на двух закраинах русского мира: между тем как в Северо-Восточной Руси, благодаря настойчивой и предусмотрительной политике владимирских и московских великих князей, возникает новое, сильное Русское государство, Юго-Западные русские земли находят точку опоры в Великом княжестве Литовском. В 1362 году, вслед-/540/ствие победы, одержанной Ольгердом Гедиминовичем над тремя татарскими темниками, Киев вместе с Подольской землей переходит, без сопротивления со стороны местного населения, под власть великих князей литовских, успевших уже до того времени объединить под своей державой княжества: Полоцкое, Туровское, Брянское, Черниговско-Северское и Волынское, и вскоре после занятия Киева овладевших Смоленском. Таким образом, многочисленные русские земли оказались вновь соединенными в пределах быстро развившегося Русско-Литовского государства. Государство это. состояло из двух элементов, разнородных в этнографическом, религиозном, бытовом и культурном отношениях. Инородческое племя, положившее начало государству и выдвинувшее из своей среды княжескую династию, оказалось, после объединения западнорусских земель этой династией, слабейшим и в количественном, и в культурном отношениях. Занимая менее 1/20 доли всей территории Великого княжества Литовского, литовцы не обладали ни развитой культурой, ни письменностью, ни выработанными формами общественного быта, ни исторической государственной традицией. Между тем, вошедшие в состав Литовского государства русские земли, составлявшие более 9/10 всего его пространства, принесли с собой старую общественную культуру, выработанную продолжительной исторической жизнью и почерпавшую постоянно новые силы в христианстве, единственном тогда проводнике высших форм развития. При взаимном воздействии обоих национальных начал, несомненно — литовское должно было подчиниться русскому, заимствовать его цивилизацию и занять в общем государстве второстепенное место.
Действительно, в XIV столетии под руководством Гедимина и Ольгерда жизнь Великого княжества Литовского слагается в этом направлении. Русские области получили, облагодаря объединению, гарантии для спокойного развития своей внутренней жизни. Литовские князья не только не стесняют этого развития, но с удивительным политическим тактом и беспристрастием поддерживают его и постепенно подчиняются его культурному влиянию, сознавая, что государство их может развиться, опираясь лишь на русское народное начало. Уже во втором поколении русское влияние охватывает княжескую семью: многочисленные сыновья Гедимина принимают крещение по православному обряду, вступают в родственные связи с русскими князьями, живут в русских областях, где усваивают себе язык, быт, понятия, традиции и письменность русского населения. Гедиминовичи считают свой род вступившим во все права русского княжеского рода и применяют к себе все понятия о княжеской влас-/541/ти и ее отношениях к земле, выработанные потомками Владимира Святого; русский язык становится языком разговорным и официальным при их дворе; на нем пишут грамоты и производят суд не только в русских, но и в коренных литовских землях. Православие распространяется мирным путем, незаметно, среди литовцев; еще при Гедимине в новооснованной им столице — Вильне, возникают православные церкви. Ольгерда окружает православная семья и духовенство, и он основывает и наделяет поместьями православные церкви. Таким образом, Западная Русь, окрепнув в политическом отношении при почине литовской народности, приобщала последнюю к своей цивилизации путем мирного распространения своей культуры.
К несчастью, этот естественный ход развития слагавшегося Западно-Русского государства встретил неожиданную преграду вследствие внешней политической комбинации. Сын и наследник Ольгерда, великий князь Ягайло, вступив в брак с наследницей польского престола, Ядвигою, стал королем польским. Новое государство отвлекло его внимание от Литвы и вскоре этот слабохарактерный потомок Гедимина подчинился всецело влиянию окружившей его новой среды. Находясь под ее давлением, он видоизменил свои отношения к литовским своим подданным и наметил по отношению к ним то направление внутренней политики, которого впоследствии держались все его потомки. Направление это состояло в стремлении переделать государственный строй и убеждения жителей Великого княжества Литовского наподобие того строя, который выработала польская историческая жизнь. Ягайло считает своей задачей водворение в Литве католичества, польского общественного порядка, основанного на сословной дворянской исключительности, польских юридических установлений, и, наконец, приобщения к польской народности жителей Великого княжества Литовского. Конечно, задача эта была невозможна и неисполнима, но под влиянием грубого фанатизма Ягайло решился связать с ее выполнением призвание своей династии; все усилия его потомков не могли конечно сделать невозможного — изменить национальные черты многочисленной и культурной народной группы, но они затормозили ее естественное развитие, извратили нормальный рост и заставили истратить на самозащиту во внутренней борьбе все лучшие силы народного духа. Первые усилия Ягайло обратил на области, населенные литовским племенем и составлявшие его вотчинное непосредственное владение; не ожидая постепенного перехода их в христианство при мирном влиянии православия, он поспешил крестить литовских язычников по обряду римскому и назначил /542/ католическую иерархию в литовские епархии; затем, привилегиями 1401 и 1413 годов, он объявил, что земли эти он присоединяет навсегда к Польской Короне и дворянам литовских областей жалует права дворян польских под условием, что пожалование его будет относиться лишь к лицам, принявшим католичество. В пользу дворян-католиков он отказывался от своего верховного права на находившуюся в их пользовании поземельную собственность и снимал с них все феодальные обязательства, вытекавшие из литовского строя, оговариваясь формально, что льготы эти не будут относиться к последователям восточного обряда. Затем, переходя к русским областям Великого княжества Литовского, он потребовал от удельных князей присяги на верность себе и Короне Польской после кончины великого князя Витовта, которого он вынужден был признать правителем Литвы, и стал делить русские области на католические епархии и назначать в них католических епископов, в надежде, что жители, привлекаемые льготами и сословным интересом, вскоре обратятся к римской церкви.
Руси литовской, таким образом, стала угрожать опасность со стороны собственного правительства, попавшего теперь под влияние чуждого народного начала и решившегося проводить свои воззрения без всякого внимания на национальные, исторические и бытовые особенности народонаселения. Русские области, сознавая наступавшую опасность, стараются отстоять свои национальные начала, отклоняя по возможности стремления правительства к объединению их с Польшей и отстаивая свои бытовые особенности. Во главе русской реакции становятся обрусевшие князья Гедиминова рода и, опираясь на сочувствие своих областей, отстаивают самостоятельность Литовско-Русского государства и отклоняют введение польского общественного строя. Между тем как усилия Ягайла и его наследников опираются на Вильно, весьма рано сделавшееся средоточием административно-колонизаторской деятельности правительства, русская партия сосредоточивается в Киеве и находит во всех слоях народонаселения Киевской области прочную поддержку своим стремлениям. Представители русской партии особенно дорожат Киевским уделом, и Киевская земля получает значение твердыни русской народности. Значение это в борьбе с польско-литовским влиянием она занимает в исходе XIV столетия и удерживает за собой до окончательного решения в Южной Руси спорного вопроса в пользу русской народности в половине XVII ст. Главная задача борьбы остается постоянно неизменной, но меняются ее средства и состав общественных елементов, выступавших на защиту своей народно-/543/сти, сообразно с понятиями и условиями времени. Борьбу начинают обрусевшие князья литовско-русского происхождения, продолжают ее представители церкви и завершают народные массы, сгруппировавшиеся под знаменем козачества. Во всех трех фазисах борьбы Киев и его область составляют надежную точку опоры для поборников русского народного начала.
Мы попытаемся, насколько позволяют скудные источники, сгруппировать факты, относящиеся к первому периоду этого народного призвания нашего города, так как два другие момента борьбы гораздо более исследованы и для уяснения их существует значительное количество цельных и давно приведенных в известность источников.
Первым киевским удельным князем после присоединения его к Великому княжеству Литовскому был один из старших сыновей Ольгерда, Владимир Ольгердович. Князь этот был родоначальником известного своей преданностью русской народности и православию рода Олельковичей. О тридцатилетнем княжении в Киеве самого Владимира до нас дошло весьма мало сведений, что впрочем естественно, так как более продолжительная, первая половина его княжения относится к тому еще времени, когда русская народность не подвергалась опасности со стороны правительства великих князей литовских. Владимир Ольгердович не принимал участия в распрях, волновавших Гедиминовичей в других областях великого княжества, и, очевидно, предан был исключительно интересам своей земли. Из дошедших до нас известий видно, что он заботился весьма ревностно о судьбе православной церкви; кроме дарственных и подтвердительных грамот в пользу разных церквей, находившихся в пределах Киевской области, он известен вмешательством в дело об устройстве Русской митрополии. Желая восстановить митрополичью кафедру в Киеве, Владимир Ольгердович признал и постоянно поддерживал митрополита Киприяна, не признанного Дмитрием Ивановичем в Москве, и, таким образом, первый споспешествовал реальному восстановлению Киевской митрополии; во время смутного периода, случившегося после смерти Московского митрополита Алексия, когда за Русскую митрополию спорило несколько лиц, рукоположенных патриархом, киевский князь постоянно признавал митрополичий сан за Киприяном, жившим в Киеве, и устранил одного из претендентов — Дионисия, задержав его в Киеве, где он и скончался,
После возведения на польский престол Ягайла, последний, желая применить к Руси задуманные им планы, обращает особенное внимание на Киев и старается заручиться /544/ согласием брата, княжившего здесь; в течение трех лет (1387 — 1389) он три раза присылал киевскому князю для подписи грамоты, заключавшие в себе обязательство верности «regi, reginae et regno Poloniae». Но, очевидно, подписи этих грамот мало обеспечивали верность Киевской земли, потому что уже три года спустя правитель Литвы — Витовт — пошел войной на киевского князя, выставляя как причину похода то обстоятельство, что Владимир, «бывши в Киеве, не всхоте покоры учинити и челом ударити». В 1392 году Витовт занял киевские пригороды: Овруч и Житомир, отклонил предложение мира, сделанное ему Владимиром, и перевел его в ничтожный и отдаленный Копыльский удел, передав Киевское княжение Скиргайлу Ольгердовичу. Владимир Ольгердович уступил Киев не без борьбы; он отправился искать помощи в другом центре русского мира — у Василия Дмитриевича московского. Но современные политические отношения не позволяли последнему принять под свою защиту киевского князя, и Владимир должен был смириться; он дожил век в Копыле и только останки его возвратились в город, с которым он был тесно связан при жизни, — он был похоронен в Киево-Печерской лавре. Впрочем, эта первая попытка искать поддержки для Киевской Руси в Руси Московской глубоко запала в память Ягайла и его потомков и сделала в глазах их подозрительным род Владимира Ольгердовича: шестьдесят лет спустя после его смерти, когда его внуки Симеон и Михаил Олельковичи обратились к великому князю Казимиру Ягайловичу с требованием раздела между ними Киевской земли на правах вотчины, Казимир отказал им в этом. Он заявил, что Олельковичи потеряли вотчинное право на Киев, ибо «дед ваш, князь Володимер, бегал на Москву и тем пробегал отчизну свою Киев».
Преемником Владимира Ольгердовича на киевском столе был родной брат Ягайла — Скиргайло Ольгердович, в крещении по православному обряду носивший имя Иоанна. Князь этот связан был с Ягайлом теснейшей личной дружбой и оказал ему много услуг на военном и дипломатическом поприщах; владея обширным уделом в Кривичской земле — Полоцком, Минском и т. д., Скиргайло был по убеждению, привычкам и симпатиям всецело предан русскому народонаселению, которое и признавало его своим представителем. О преданности ему русских жителей Великого княжества свидетельствуют все источники: Длугош говорит, что «русские в высшей степени преданы Скиргайлу, как своему единоверцу», Стрыйковский замечает, что князь этот «более старался об умножении святыни по греческому обряду, нежели об распространении веры католической, потому что с /545/ первоначального возраста он воспитывался среди русских». Польские и немецкие источники упоминают имя его с эпитетом «Shismaticus», между тем как русская летопись называет его «чюдный, добрый князь Скиргайло».
После вступления на польский престол, Ягайло, предвидя сопротивление своим планам в русских областях и рассчитывая как на личную преданность себе Скиргайла, так и на популярность его на Руси, решился употребить его орудием своей политики, и в 1388 году, не без долгого колебания, назначил его своим наместником в Великом княжестве Литовском. События не позволяют нам судить, насколько Скиргайло оправдал бы расчет короля; во всяком случае, в течение четырехлетнего управления его Литовским княжеством мы не встречаем ни одного ф’акта, свидетельствующего о том, чтобы он изменил свои отношения к русской народности, и популярность его на Руси нисколько не уменьшается. Вскоре, впрочем, свой пост наместника Скиргайло должен был уступить более сильному сопернику. Двоюродный брат его, Витовт Кейстутович, заявил свои притязания на Великое княжение Литовское. Витовт имел в виду совершенно самостоятельный образ действия, не согласный ни с видами короля Ягайла, ни с направлением представителей русской партии. Если, с одной стороны, он стремился к обособлению Великого княжества Литовского от Польши и снисканию ему полной политической самостоятельности, то, с другой, он считал необходимым прекращение раздробления государства на уделы и замену их управлением старост и наместников, назначаемых великим князем и зависимых от него непосредственно. Последнее направление нарушало сложившиеся на Руси привычки и те стремления отдельных русских земель в областной автономии, которые находили для себя удовлетворение в удельной обособленности. После долгих усилий Витовт, опираясь на сочувствие коренных литовских земель, на помощь ордена крестоносцев, для которых выгодно было разъединение Литвы и Польши, и более всего на личные выдающиеся дарования, успел одолеть Скиргайла, действия которого были в значительной степени парализованы подозрительностью короля, изъявшего из-под его управления многие области и города и отдавшего их в управление польским воеводам. Но Витовт сознавал, что он может утвердиться на Великом княжении Литовском лишь в том случае, если уступками успеет снискать симпатию или, по меньшей мере, нейтралитет русской части населения; потому, победив Скиргайла, он заключил с ним договор, по условиям которого, в вознаграждение за уступку великого княжения, он передал ему в удел Киевскую область, в обладании /546/ которой русская партия видела достаточную гарантию для своих интересов. Действительно, около Скиргайла в Киеве стала сосредоточиваться вся западная Русь; области и города присылали ему грамоты с изъявлением преданности и верности. Киев сделался центром Руси, с которым великий князь литовский должен был считаться и принимать во внимание его интересы при установлении общего направления своей политики. Впрочем, княжение Скиргайла в Киеве продолжалось недолго; в 1396 г. он, после пира у митрополичьего наместника, отправился на охоту за Днепр, заболел, вероятно от простуды, и скончался накануне Рождества Христова. Молва приписала его смерть отраве. С большим торжеством и горем похоронили его киевляне в Киево-Печерской лавре, у гроба преподобного Феодосия.
После смерти Скиргайла Витовт не дозволил никому из русско-литовских князей утвердиться в Киевском уделе и решился управлять им непосредственно через своих наместников. Первым таким наместником или воеводой киевским был один из самых приближенных и доверенных сподвижников Витовта, Иоанн Альгимунтович, князь Гольшанский. Об управлении первых киевских воевод и об отношениях, в каких они стали к местному населению, не сохранилось известий. Очевидно, что под зорким надзором Витовта и его наместников, Киевская область теряет на время значение средоточия русской партии, и заместивший Скиргайла представитель этой партии, младший из Ольгердовичей, Свидригайло Ольгердович, должен был передвинуть ее центр в другие русские области, которыми он владел поочередно. Сопротивление Руси Витовту, во главе которого стоял Свидригайло, попеременно опирается на земли Северскую, Волынскую и, наконец, сосредотачивается в вотчинных уделах Свидригайла: Витебске и Полоцке. Исторические источники молчат о Киеве до самой кончины Витовта, случившейся в 1430 году, после которой, вместе с преобладанием русской партии в Великом княжестве Литовском, возвращается и политическая роль старейшего из русских городов.
Последние годы Витовт провел в упорной борьбе и с престарелым польским королем Ягайлом за обособление Литвы в качестве самостоятельного независимого королевства, и с представителем русского начала Свидригайлом, стремившимся занять великокняжеский стол и доставить господство в государстве русскому удельному строю. Лишь только скончался Витовт, Ягайло передал должность наместника в Великом княжестве Литовском Свидригайлу, рассчитывая, что постоянный антагонист Витовта не пойдет по пути своего предшественника и будет служить покорным орудием в ру-/547/ках Ягайла для утверждения в Литве его политических стремлений. Одновременно с назначением Свидригайла поляки заняли землю Подольскую и потребовали уступки Волыни; но оказалось, что, ведя многолетний спор с Витовтом, Свидригайло не имел в виду потери самостоятельности своего отечества и уступок в пользу Польши. Он еще резче, чем его предшественник, стал стремиться к разрыву с Польшей: посылал посольства и вступал в сношения с иностранными государствами от имени Великого^ княжества Литовского, заключал договоры от своего имени, исключая от участия в них Ягайла, и решительно воспротивился уступке областей, требуемых поляками. Когда пришло в Вильно известие о том, что поляки изменой овладели Каменцем и заняли Подольскую землю, Свидригайло пришел в неописанную ярость, арестовал короля Ягайла, находившегося тогда в Вильне, вместе с его советниками, и отпустил их только тогда, когда сделаны были распоряжения о возврате Подолии. Вслед за тем он отправился на Волынь защищать ее от посягательств поляков и, после продолжительной кампании, заставил короля снять осаду Луцка и отступить в Польшу. В походе этом приняли участие многие князья, сановники и контингенты русских земель. В числе их мы встречаем и киевского воеводу Юршу, который затворился в Луцком замке и стойкостью защиты более всего повлиял на удачный исход кампании.
Поведение Свидригайла, конечно, раздражило в высокой степени польских советников Ягайла; не будучи в состоянии сменить его при том сочувствии, каким пользовался литовский князь в Западной Руси, они постарались отделаться от него путем заговора. В 1432 году отправлено было в Литву посольство для заключения договора с Свидригайлом, но, в сущности, оно имело другие, тайные инструкции. Польские послы вступили в переговоры с дворянами литовскими, принявшими католичество и получившими за то многие льготы от короля польского. Во главе организованного ими заговора стали: родственник жены короля, князь Семен Гольшанский и брат Витовта, Сигизмунд Кейстутович, князь стародубский, внушавший доверие полякам как ревностный католик. Заговорщики напали неожиданно в городе Ошмяне на Свидригайла, полонили его семью и двор, и провозгласили от имени Ягайла великим князем Сигизмунда Кейстутовича. Сам Свидригайло спасся бегством в Полоцк и призвал на помощь русских князей. В течение трех последующих лет Великое княжество Литовское распадается на две части, согласно племенному составу своих жителей: коренные литовские земли признают власть Сигизмунда, все русские князья и области стоят под знаменем Свидригайла. Оба великие /548/ князья вступают в упорную борьбу; но Свидригайло, располагавший без сравнения большими силами, лишен был и политического такта, и военных способностей, вследствие этого он терпел одно поражение за другим и, наконец, в решительной битве у Вилькомира был разбит наголову. Более 10 удельных князей русских пало на поле сражения или попало в плен; русские области и города — Смоленск, Витебск и Полоцк — сдались победителю, и литовско-польская католическая партия, казалось, окончательно восторжествовала. В эту тяжелую минуту Свидригайло и остатки его партии нашли убежище в Киеве, который вместе с Волынью остался верным до конца своему представителю. Попытка Сигизмунда овладеть Киевом была успешно отражена киевлянами и их воеводой Юршей и обе земли в течение пяти лет не признавали над собой власти этого великого князя литовского.
Это неопределенное положение прекратилось в 1440 году смертью С игизмунда Кейстутовича, погибшего, вследствие заговора, составленного волынскими князьями Чарторыйскими, киевлянином Скобейком и некоторыми из литовских вельмож. После смерти Сигизмунда призван был на великокняжеский престол малолетний Казимир Ягайлович. Управлявший от имени последнего, виленский воевода Ян Гаштольд счел необходимым упрочить власть нового великого князя широкими уступками в пользу русской партии в великом княжестве. Среди уступок этих на первом плане положено было восстановить Киевский удел под управлением князя, вполне преданного русской народности. В 1440 году Киевское княжение получил в удел Олелько (Александр), сын смещенного некогда Витовтом Владимира Ольгердовича. Князь этот, остававшийся поныне на незначительном Копыльском уделе, был тем не менее самым видным представителем русской партии как по происхождению, так и по личному влиянию. Женат он был на Анастасии, дочери великого князя московского, Василия Дмитриевича и, происходя из одной из старших линий Ольгердовичей, мог оспаривать по династическим счетам права на великокняжеский стол у потомков Ягайла. Действительно, после смерти Витовта многие русские князья предлагали избрать его великим князем литовским. Этот несостоявшийся выбор навлек на Олелька Владимировича сильное гонение: после Вилькомирской битвы Сигизмунд Кейстутович, зорко следивший за всеми русскими князьями, приказал схватить его и заточил в темницу вместе с женой и двумя сыновьями, где он и томился в заключении в течение пяти лет, до смерти Сигизмунда; освободившись из плена, он, вслед за тем, получил свой вотчинный Киевский удел. По свидетельству современников, князь этот отличался выда-/549/ющимся умом, стойкостью и храбростью и пользовался всеобщим уважением. Во время княжения в Киеве он оказал огромную услугу русской церкви, предотвратив первую попытку церковной унии. В 1441 году митрополит Исидор, возвращаясь из Флорентийского собора, заехал в Киев с целью провозгласить здесь унию; но киевляне; увидев его «в кардинальской одежде, оттуда изгнаша его». Как известно, такая же участь постигла Исидора и в Москве, и Казимир Ягайлович, уступая представлениям князя Олелька, признал власть новопоставленного в Москве митрополита Ионы над русскими епархиями, находившимися в пределах Великого княжества Литовского. Заботы Олелька о Киевской митрополии видны из единственной грамоты его, дошедшей до нас; в ней он обеспечивает неприкосновенность доходов Киевской митрополии и освобождает от княжеского суда жителей митрополичьих поместий.
В 1445 г. скончался Олелько Владимирович, «князь и наследственный пан Киевской земли», принявши пред смертью монашество, как гласила надгробная надпись на памятнике, воздвигнутом над его гробом в Киево-Печерской лавре. Но этой именно наследственности в Киевской области за родом Олелька не желали признать потомки Ягайла. Когда два сына Олелька — Симеон и Михаил — обратились к великому князю с заявлением желания разделить между собой киевскую вотчину, то Казимир Ягайлович воспротивился этому; он не признал Киева вотчиной Олельковичей и дал его лишь в пожизненный лен старшему из братьев, Симеону, предоставляя Михаилу на правах вотчины Копыль и Слуцк.
Симеон Олелькович отличался, подобно предкам своим, преданностью православию и русской народности; притом, обладая военными дарованиями и храбростью, он оказал важные услуги Киевскому княжеству, отражая с большим успехом нападения Крымской Орды, наносившей в XV столетии самые тяжелые удары Киевской области и разорившей в несколько приемов стольный ее город. Во внутренних отношениях Великого княжества Литовского Симеон Олелькович занимает то положение, которое возлагали на него и семейные его традиции, и занимаемый им пост киевского удельного князя, — он является постоянным поборником и представителем русских народных интересов. Современник его, великий князь Казимир Ягайлович, отличался совершенной бесхарактерностью: вступив на польский престол, он находился постоянно под влиянием двух противоположных течений и поддавался всегда тому из них, которое непосредственно его окружало: в Литве он приносил присягу в том, что сохранит неприкосновенно территорию Великого княжества /550/ и не будет принуждать его жителей к унии с Польшей; вслед за тем, переезжая в Польшу, он давал совершенно противоположные обязательства и подтверждал их также клятвами и грамотами. Литовцам он обещал возвратить Подолие, захваченное поляками; полякам клялся присоединить к Короне Волынь и Подляхию. Конечно, ни того, ни другого обещания он не исполнил и, легкомысленно поддерживая взаимные претензии, пререкания и раздражение обеих сторон, усиливал напряженное состояние в обоих государствах, которые готовы были ежеминутно прибегнуть к оружию для восстановления своих прав. Так как Казимир большую часть времени проживал в Польше, то положение Литвы было обыкновенно более тревожное; русские князья и вельможи опасались постоянно, чтобы их великий князь не сделал под влиянием поляков таких уступок, которые будут грозить опасностью самобытности русских областей. Желая выйти из неопределенного положения, они решились настоять на том, чтобы Казимир или безотлучно жил в Литве, или поручил управление Великим княжеством наместнику. Два раза отправляются к Казимиру посольства из Литвы (1456 — 1461 гг.), и оба раза, заявляя указанное требование, предлагают в качестве наместника киевского князя Симеона Олельковича; оба раза Казимир отклонил предложение, но значение Олельковича смутило его; он постановил принять меры для того, чтобы унизить этот род, стоявший уже в лице трех поколений во главе русского движения, и с этой целью решился отнять у него главную его опору — Киевское княжение, для чего выжидал лишь удобного случая.
Между тем, Симеон Олелькович, охраняя свою область от татар, заботился не менее о народной святыне, как и о безопасности страны. Еще с 1416 года Киево-Печерская лавра лежала в развалинах: в этом году Эдигей с крымскими татарами взял и разрушил Киев; в числе других зданий, татары пожгли и Печерский монастырь и ограбили и разорили в нем Успенскую церковь; храм этот пришел в запустение. Симеон Олелькович, сознавая значение этой древнейшей киевской святыни для всего русского мира, озаботился ее восстановлением; он обновил Успенскую церковь «едва не от основания воздвигши», «украсил ее иконным писанием и обогатил златом, и сребром, и сосуды церковными». Это был последний подвиг последнего русского удельного князя Киевской области. В 1470 году кончена была постройка Успенской церкви, а в 1471 г. под сводами ее почил «умерший по-христиански Симеон Александрович Олелькович, наследственный пан земли Киевской», — как значилось на надгробной надписи, вырезанной на его гробнице. /551/
Смертью Симеона воспользовался Казимир Ягайлович для того, чтобы устранить Олельковичей из Киева: он не передал княжения ни брату его Михаилу, ни сыну Василию, но решил, что впредь Киев будет состоять под управлением воевод, назначаемых великим князем; в качестве первого воеводы и послан был Мартын Янович Гаштольд, сын бывшего опекуна Казимира. Известие о новом распорядке их земли привело киевлян в крайнее смущение; они не впустили в город нового воеводу, «яко не токмо не князь бе, но более яко лях бе». Затем киевляне отправили посольство к королю, прося назначить правителем Киева Михаила Олельковича, или другого князя православной веры, заявляя, что они готовы скорее все умереть, или искать другого государя, чем повиноваться литвину римской веры. Король, находившийся тогда в Вильне, под влиянием панов литовской католической партии, остался непреклонным в своем решении. Гаштольд отправлен был на воеводство с литовским войском и должен был начать свое управление с того, что взял приступом главный город своей области. Киевляне, «принуждены бывша» оружием королевского войска, должны были подчиниться присланному воеводе.
Впрочем, удалением Олельковичей из Киева не была ни подавлена окончательно русская княжеская партия, ни устранено значение Киева, как главной поддержки этой партии. Еще два раза город этот был свидетелем и участником последних попыток русских князей к восстановлению прав народного начала, все более и более отстраняемого польско-литовским правительством.
Первая попытка относится к 1482 году и одним из главных действующих лиц ее является князь Михаил Олелькович. Во время смерти брата Симеона князь этот находился в Великом Новгороде, в качестве наместника Казимира, куда вызван был партией Борецких для противодействия политике Иоанна III. Узнав о смерти брата, он поспешил расстаться с Новгородом и отправился в Киев; но прибыл сюда слишком поздно: Гаштольд владел уже киевским замком и управлял областью. Скрепя сердце, князь Михаил направился в свой Копыльский удел, но сознание обиды, нанесенной его роду, глубоко запало в его сердце; между тем, все течение дел в Великом княжестве возбуждало общее недовольство Русских князей, результатом которого был обширный заговор, составленный в их среде. Руководителями заговора источники называют двух внуков Владимира Ольгердовича киевского, князей Федора Ивановича Бельского и Михаила Олельковича, копыльского, а также родственника королевского по матери, одного из князей Гольшанских. Цель заговора не /552/ вполне согласно обозначена в источниках: русская летопись утверждает, что князья имели намерение отторгнуть от Литвы значительную часть русских земель, прилегавших к восточной границе Великого княжества, и подчинить их великому князю московскому; другие источники приписывают заговорщикам намерение посягнуть на жизнь Казимира; третьи предполагают, что, по-видимому, составляет самую правдоподобную догадку, что князья имели в виду овладеть особой Казимира, заставить его отказаться от великокняжеского стола и возвести на его место Михаила Олельковича. В 1481 году заговор предположено было привести в исполнение: князь Федор Бельский, празднуя свою свадьбу, пригласил на празднество Казимира; здесь, во время пира, заговорщики должны были овладеть его особой. Случайно, за несколько дней до осуществления, заговор был открыт, слуги Бельского арестованы и под пыткой дали показания, компрометировавшие князей. Узнав об аресте своих слуг, князь Федор Бельский вскочил ночью с постели и, полуодетый, бросился на коня и ускакал за московский рубеж. Менее счастливы были другие заговорщики: князья Гольшанский и Михаил Олелькович были арестованы и заключены в темницу в киевском замке; над ними произведен суд, вероятно в глубокой тайне, потому что ни одного документа, относящегося к процессу, не сохранилось ни в подлиннике, ни в копии. По приговору суда, утвержденному великим князем, оба подсудимые были приговорены к смертной казни, которая и приведена была в исполнение. В Киеве, на лобном месте, перед воротами Киевского литовского замка, 30 августа 1482 года, киевляне увидели обезглавленный труп одного из представителей излюбленного ими княжеского рода, которого некогда они призывали как своего отчича на княжеский стол своей земли.
Последняя попытка реакции русских князей против польско-литовского направления вспыхнула в 1508 году под руководством князя Михаила Львовича Глинского. Этот князь происходил из знатного татарского рода, переселившегося в Русь и принявшего крещение еще при великом князе Витовте. Имения, пожалованные князьям Глинским и выслуженные ими в течение целого столетия у государей литовских, были весьма обширны и богаты; большая часть их расположена была в княжестве Киевском и в землях, тянувшихся в Киевской области, на левой стороне Днепра; сверх того, многие волости Глинских лежали в бассейне Припяти и далее за Припятью, в Белой и Черной Руси. В XV столетии род Глинских распался уже на несколько ветвей и многие его представители занимали важные областные должности на-/553/местников или старост, по большей части в землях Киевской и Северской. Так, документы того времени упоминают князей Глинских: Богдана Федоровича, наместника путивльского; Ивана Борисовича, наместника черниговского; Григория Борисовича, наместника овручского; Михаила Ивановича и его 5 братьев, господарских дворян в Волковыском повете и т. д. Но среди всех ветвей княжеского рода Глинских знатностью и богатством наибольше отличались три брата Львовичи: Василий, Иван и Михайло; последнему и суждено было занять видную роль в истории своей родины.
По способностям и образованию князь Михаил превосходил далеко современное ему общество: всю молодость он провел за границей, вначале занимаясь науками, потом состоя на службе у разных иноземных государей. Поочередно он перебывал в Саксонии, при дворе германского императора Максимилиана, в Испании и Италии. За границей он приобрел репутацию даровитого военного человека, участвуя в кампаниях: итальянской, на службе у императора, и фрисландской, на службе у саксонского курфюрста Альбрехта. На родину князь Михаил возвратился уже человеком немолодым и сразу занял видное место в среде литовско-русских вельмож; по родственным связям, симпатиям, вере и происхождению он примкнул к русской княжеской группе и на услугу русскому делу решился посвятить свои дарования и влияние.
Первый раз мы его встречаем во главе многочисленной группы русских князей: Олельковичей, Гольшанских, Мстиславских и т. д. После смерти Казимира Ягайловича, при выборе его преемника, русские князья, желая предупредить слияние вновь в одном лице управления Польской Короной и Великим княжеством Литовским, и зная, что в Польше будет избран Иоанн Альбрехт Казимирович, поспешили возвести на великокняжеский стол его младшего брата, Александра, и, таким образом, добились обособления Литвы от Польши. Этот искусный политический шаг, равно как и способности и образование Глинского сразу сблизили его с новоизбранным великим князем. Александр пожаловал князя Михаила в звание дворного маршала и стал постоянно пользоваться во всех делах его советом и следовать его взглядам. Влияние свое Глинский направил к укреплению русской партии и членам ее стал доставлять значение, должности, поместья и влияние.
Литовская католическая партия, привыкшая при Казимире искать опоры и находить ее в Польше, смотрела с неудовольствием на то, как русские мало-помалу оттискали ее из литовской рады, овладевали должностями и землями в Великом княжестве; сторонники ее пытались протестовать против нового течения, требуя несменяемости администра-/554/тивных чиновников, но протест их оказался бесплодным; тогда они обратили все свое раздражение на Глинского и стали его заподозревать и обвинять в измене. Они упрекали его то в желании постепенно захватить власть в Великом княжестве и потом, усилившись, присвоить себе великокняжеский стол, то указывали на его связи в Киевской земле, на преданность ему жителей этой области и утверждали, что он стремится к восстановлению в свою пользу самостоятельного Киевского княжества, независимого от Литвы, то, наконец, подозревали, что Глинский имеет намерение передать всю литовскую Русь во власть великого князя московского. Но пока жив был Александр, ропот против Глинского раздавался лишь сдержанно или, в случае более резких обвинений, подвергал обвинителей немилости великого князя. Так, когда в 1506 году, после смерти киевского воеводы, князя Дмитрия Путятича, должность эта передана была, по совету Михаила Глинского, его брату, князю Ивану Львовичу, то самый упорный из противников Михаила, Троцкий воевода Ян Заберезинский, обвинил его в явной подготовке к обособлению русских земель. Основать впрочем своего предположения на точных доказательствах обвинитель не мог и сам был лишен Троцкого воеводства, которое передано было одному из друзей Глинского.
Но в 1507 году обстоятельства внезапно и круто изменились; великий князь Александр тяжело заболел, и Глинский, возвратившись из похода, в котором одержал блистательную победу над татарами, застал его при смерти. Немедленно после кончины Александра на престол литовский вступил его младший брат Сигизмунд, воспитанный и проведший всю молодость в Польше; он, конечно, сблизился с партией, враждебной Глинскому, и стал действовать в направлении, противоположном своему предшественнику: русские люди должны были уступить места и влияние литовцам-католикам, и, в случае их жалоб, им отвечали подозрениями в измене и в неблагонадежности. Так, с 1507 года князь Иван Глинский был лишен без вины Киевского воеводства в пользу литвина Юрия Монтовтовича и на жалобу князя Михаила Заберезинский ответил обвинением его в государственной измене. Глинский потребовал суда, но никакими средствами не мог его добиться у великого князя, знавшего, что Заберезинский не имеет доказательств в подтверждение своего обвинения. Тогда только Глинский сознал, что путем законным русские не успеют добиться не только причитающейся им доли влияния в Великом княжестве, но и обыкновенной справедливости суда, и решился прибегнуть к другим средствам.
Он вошел в сношения с Василием Ивановичем московским и, заручившись его помощью, решился /555/ отторгнуть от Литвы ее русские области. Весной 1508 года он поднялся с братьями и небольшим вооруженным отрядом в окрестности Гродна, захватил и приказал казнить своего главного врага, Заберезинского, и направился, медленно подвигаясь к востоку, навстречу московской рати, зазывая на помощь все русское население края и предлагая ему отложиться от Литвы; в то же время он отправил брата Василия с такими же предложениями в Киев. Жители Киевского княжества встретили Василия Глинского радушно. Узнав, что попытка Глинских клонится к восстановлению самостоятельного русского княжества, города отворяли ему ворота, земяне являлись в его лагерь и приносили присягу. Знаменитый староста черкасский и каневский, Остафий Дашкевич, соединился с ним во главе ополчения своих поветов. Киевляне полагали, что пришло время, когда город их опять станет главой обширного русского княжества. К несчастью, обаяние это продолжалось недолго; другие русские земли отнеслись далеко не с таким сочувствием к попытке восстановить народное дело. В Северо-Западной Руси Михаил Глинский встретил или равнодушие, или враждебное настроение: в землях этих преобладало сословие земян (т. е. мелких дворян, обязанных государству военной службой), которое давно уже свыклось с мыслью о всевозможных сословных благах, которые низольются на него при развитии в Литве польского права. Земяне Северо-Западного края не были воодушевлены, подобно киевским, национальным стремлением и предпочли сословные выгоды от ожидавшейся унии с Польшей восстановлению народной политической самобытности; они остались глухи к призыву Глинского или отнеслись к нему враждебно, а между тем, по тогдашней организации государства, они составляли главную военную силу края. Князья, сочувствовавшие Глинскому и некогда поддерживавшие его стремления, оказались изолированными, многие скрылирь, другие резко повернули на сторону правительства; только немногие второстепенные князья — Друцкие и Лигвеновичи-Мстиславские — имели достаточно мужества, чтобы стать на сторону предприятия, успех которого становился весьма сомнительным. Между тем московская помощь медлила приходом, а с другой стороны приближался Сигизмунд с сильной польской армией. Глинский после нескольких безуспешных переходов увидел, что дело его проиграно; вместе с братьями и более скомпрометированными сторонниками он отступил в пределы Великого княжества Московского.
Так кончилась последняя попытка княжеской Руси, предпринятая в защиту своего народного дела. Очевидно, княжеское сословие было бессильно в этой борьбе; его со-/556/словные понятия, удельно-федеративные идеалы были в то время уже анахронизмом, они не обнимали интересов всего населения и не могли его подвигнуть на борьбу за общее народное дело. Княжеская партия сталкивалась с интересами или с равнодушием других сословных групп и оказалась для своего времени немощной. Первый акт борьбы Западной Руси с польским влиянием, веденный под стягом русско-литовских князей, был проигран. Но в недрах Киевской области, стойко поддерживавшей до конца этот стяг, скрывались зародыши новых общественных сил, которым суждено было вступить в борьбу с большим успехом в последующую эпоху.
Обратим внимание на состав и отношения разных общественных групп в Киевской области в рассматриваемое нами время, укажем на характер и условия самой территории и мы найдем в этих данных объяснение дальнейшего политического значения Киева и его области.
После присоединения к Литве Киевского княжества, пределы его
несколько видоизменились и раздвинулись, частью вследствие присоединения к
Киевщине порубежных округов соседних княжеств, частью вследствие колонизации
южных степей, двигавшейся медленно, но упорно вниз по Днепру. С конца XIV до
половины XVI столетия границы Киевского княжества могут быть приблизительно
очерчены в трех направлениях.
Витовт немедленно оградил эти новые южные границы рядом крепостей и поселений: вдоль по Днепру он восстановил и укрепил Канев, основал: Черкаси, Кременчуг, Мишурин Рог, таможню на острове Тавани. Затем на берегу моря была построена крепость Дашов (Очаков) и устроена гавань на отнятой у татар стоянке Хаджи-бей (на месте нынешней Одессы). При устье Днестра, против генуезской крепости Монкастро (Аккермана), воздвигнут был новый литовский замок, а несколько выше по Днестру построена крепость Тягинь (Бендеры). Сверх того, в степи упоминаются крепости и замки: Караул, Гербедеев, Упск, следов и местоположения которых невозможно определить.
Но эти широкие границы, начертанные для Киевщины Витовтом, исчезли через полвека после его смерти под напором Крымской орды. Основатель ее могущества, хан Менгли-Гирей, воспользовавшись вялостью и нерадением Казимира Ягайловича, разрушил дело Витовта; он овладел возникшими крепостями и, уничтожив их, опустошил страшными набегами всю Киевскую область, на северных же берегах Черного моря он расположил кочевья подвластной ему Ногайской орды. Между этими кочевьями и заселенной частью Киевского княжества образовалось обширное, почти пустынное пространство, пролегавшее от берегов Роси до порогов и среднего течения Ингула; на этом пространстве велась постоянная партизанская война между удальцами татарскими и русскими, и под прикрытием последних медленно и постепенно выдвигалась в степь южнорусская колонизация из Киевской области.
К северу от Роси страна, несмотря на татарские набеги, была заселена и правильно устроена. Под властью киевского удельного князя, кроме стольного города его земли, находились многочисленные киевские пригороды: Овруч, Житомир, Звенигород, Переяславль, Канев, Черкасы, Остер, Чернобыль, Мозырь 1.
1 Сведения о управлении и внутреннем быте Киевской земли заимствованы преимущественно из описания господарских замков: Киевского, Мозырского, Чернобыльского, Остерского, Овруцкого, Житомирского, Черкасского и Каневского, 1552 года.
Большинство названных пригородов возникли еще до XIII столетия и вместе с Киевом достались Литве, другие, как Мозырь, Остер и Переяславль, присоединены были к Киевскому княжению от сопредельных русских княжеств уже после литовского завоевания; некоторые, как Черкасы и Чернобыль, возникли по инициативе литовских князей. Пригороды эти, в рассматриваемый период времени, носят название «замков господарских» и получают важное /558/ административное значение; удельный киевский князь назначал в них правителей, носивших название наместников, державцев или старост.
Наместник княжеский управлял не только городом, в котором находился господарский замок, но и обширным территориальным округом, который тянул к замку. Округи, на которые распадалось Киевское княжение, носили название «поветов» 1. Все жители повета, к какой бы сословной категории ни принадлежали, были подчинены наместнику в военном, судебном и административном отношениях, несли по его распоряжению известные в пользу князя повинности и давали наместнику известные дани. Удельный князь оставлял за собой верховную власть, выражавшуюся в подчинении ему наместников, в праве верховного предводительства на войне контингентами всех поветов, в праве апелляции к нему от суда наместников и, наконец, в исключительном праве раздачи в пользование поземельной собственности.
Когда Киевское княжество было переименовано в воеводство и удельных князей заменили киевские воеводы, то вместе с тем и разрушено было административное единство Киевской земли. Великий князь вошел во все права бывшего князя удельного и сам стал назначать старост в замки Киевского княжества; старосты замков господарских оказались в прямой зависимости от особы великого князя, который их назначал и сменял, судил и контролировал; таким образом, связь пригородов с главным городом области исчезла и каждый повет стал независимо от Киева единицей областного управления. Киевский, воевода оказался, с другим только титулом, равноправным с наместниками пригородов административным чиновником, и отличался от них только тем, что под властью его находился более богатый город с его непосредственным округом и что, по причинам, неразгаданным для нас, два северных повета: Мозырский и Чернобыльский, остались в зависимости от него в военном отношении; жители этих поветов обязаны были ходить на войну не под начальством своего старосты, а «при воеводе киевском, як их обошлет».
1 Термин «повет» возник, вероятно, от того, что наместник созывал жителей своего округа «на военную потребу», призывая их в суд или сообщая им административные распоряжения, «повещал» их, или «давал им вести», как тогда выражались официально. Для рассылки «вестей» староста располагал особыми «замковыми слугами», или так называемыми «путными боярами», которые по его приказанию «ездили в путь» развозить «вести».
Таким образом, при замене князей воеводами Киевская земля потеряла связь административную, объединявшую ее поветы, распалась на несколько независимых от главного города областей, но понятие об историческом единстве земли сохранилось как в сознании жи-/559/телей, так и в отношении к ним правительства. Еще Витовт, упраздняя Киевское княжение, выдал его жителям «право добровольное христианское», т. е. уставную грамоту, обеспечивавшую их права и определявшую отношение к ним великокняжеской власти. Права эти и отношения были одинаковы для всех поветов Киевского княжества и в числе их было обязательство со стороны великого князя — раздавать наместничества в киевских пригородах и поземельную собственность в пределах Киевского княжества исключительно только уроженцам этой области 1. Уставная грамота Витовта подтверждалась потом много раз его наследниками: Казимиром, Александром, Сигизмундом и послужила основанием, объединявшим жителей Киевской земли, после того, как разрушена была внешняя связь отдельных ее частей.
1 «А волости киевские — кияном держати, а иному никому. А городки киевские, в нашой воли: кияном будем давати, кому ся будет годити» (Акты, относящиеся к истории Западной России. Т. II. С. 33).
Из текста этой грамоты, данной всей земле Киевской, равно как из грамот более частных Витовта и его преемников, определяются и взаимные отношения жителей страны между собой, и распределение их на общественные группы. После установления нового литовского распорядка в Киевской земле общественный строй ее значительно изменился, сравнительно с тем, каким он был при удельных русских князьях: основным принципом нового порядка вещей служило то положение, что вся земля принадлежит государству и состоит в распоряжении князя, который раздает ее в пользование частным лицам, в виде временного условного владения, под условием исполнения известной государственной службы. Так как государство прежде всего заботилось о том, чтобы обеспечить и организовать свои военные силы, то исполнение военной повинности составляло первое и важнейшее условие землевладения. Земельная собственность была разделена на определенные участки, так называемые «службы»; каждая служба заключала 10 литовских волок (199 десятин), и то лицо, которое получало землю в пользование, обязано было по каждому призыву князя или его наместника доставлять с каждой «службы» одного вооруженного воина. Лица, получавшие на таких условиях землю, назывались «земянами» и составляли класс землевладельческий и, вместе с тем, военное сословие края. Земяне могли владеть землей лично, во все время, пока исполняли возложенную на них повинность, но, если они оказывали важные услуги и снискивали расположение князя, им давалось право передачи своей земли по наследству на тех же условиях, на каких сами ею владели; в таком случае служба их называ- /560/лась «выслугой» или «отчиной». Впрочем, «выслуга» могла быть передана только прямым наследникам земянина или же посторонним лицам по завещанию, но отчуждать ее при жизни, менять, делить, отказывать в пользу церкви и т. п, выслуживший ее земянин не мог без разрешения князя.
Уже с XIV столетия слагается, таким образом, в Киевской земле класс землевладельцев; в XV и XVI столетиях количество раздаваемых князьями выслуг все более и более умножается и образуется многочисленное военное сословие, связанное с областью и происхождением (так как, по уставной грамоте Витовта, князья обязаны были «службы» и «выслуги» в Киевской земле раздавать исключительно уроженцам этой земли), и землевладением, и местом постоянного жительства. Класс этот, впрочем, был неравномерно распределен на территории Киевского княжества: в северной, лесной его полосе земяне были весьма многочисленны и отчины в этой местности были разобраны весьма рано: все более древние и богатые роды земянские помещались в этой территории; жалованные грамоты на свои земли они выслужили, «на великих князьях»: Витовте, Казимире и Александре, или получили их от киевских князей Олельковичей. Так, в поветах Мозырском, Овручском, Чернобыльском, в северных частях Киевского и Житомирского мы встречаем в течение многих поколений представителей всех знатных й богатых земянских родов Киевской земли 1. Совершенно другое отношение встречаем в южных, черноземных и степных поветах: в Черкасском, Каневском, в южных частях Киевского и Житомирского; здесь земяне или вовсе не берут «служб» и «выслуг», или берут их весьма неохотно; только в начале XVI столетия мы встречаем в Каневском повете несколько выслуг земянских, и то они принадлежат земянам, имевшим главные отчины и постоянно жившим в киевском Полесьи, и едва можем назвать 2-3 рода земян, поселившиеся во всей степной полосе княжества 2.
1 Вот перечень более выдающихся земянских родов в Киевщине. В Мозырском повете: Обухи, Балакиры, Еськовичи, Лозки, Костюшковичи, Леньковичи, Служки; в Чернобыльском и Киевском: Кмитичи, Проскуры, Горностаи, Сурины, Заморенки, Полозовичи, Дашковичи, Тыши, Волковичи, Лемеши; в Овручском и Житомирском: Немировичи, Дедовичи, Ельцы, князья Сенские, Халецкие, Щеневские, князья Капусты, Тышковичи, Стрыбели, Вороны, Прежовские, Корчевские и т. д.
2 В описании господарских замков 1552 года в Каневском повете названо только несколько земянских отчин, принадлежавших: Дашковичам, Служкам, Балакирам, Ельцам, князьям: Капустам, Глинским и Корецким; в Черкасском же повете были только два земянские роды: Морозовичи и князья Домонты-Черкашенины.
Наконец, в двух самых южных поветах — Звенигородском и Переяславском — земян вовсе не было; правда, оба повета были в XV столетии совершенно опусто-/561/шены татарами, замки разорены и князья перестали даже посылать наместников в эти опустевшие области. Причина неравномерного распределения земян заключалась как в самих условиях землевладения, так и в современном экономическом положении края. Южные поветы, подверженные постоянным татарским набегам, не могли представить удобной почвы для прочного установления хозяйства, а между тем военная служба с земли была гораздо тягостнее, земяне должны были проводить большую половину времени то в походах, в погоне за татарами, то в караулах или так называемой «полевой стороже» на стоянках, устроенных украинными старостами в степи, для предупреждения набегов.
С другой стороны, степные черноземные пространства, представлявшие одну из лучших местностей для земледелия, при тогдашних экономических условиях не обещали богатого дохода; хлеб не составлял предмета вывозной торговли и хлебопашеством занимались только в размерах необходимых для собственного прокормления; напротив, хозяйство в лесных округах изобиловало всеми продуктами вывозной торговли. Пересматривая дошедшие до нас описи имений, составленные даже в XVI столетии, мы видим, что главными статьями поземельного дохода признавались «борти» и вообще продукты пчеловодства, «бобровые гоны» и вообще меха, затем рыбная ловля и продукты лесного хозяйства. Не удивительно потому, что земяне позаботились, главным образом, занять земли в Полесьи, относительно безопасные от татарских набегов и дававшие более ценные в то время предметы для сбыта.
Кроме сословия земян в Киевской земле находим еще другое сословие, обязанное также нести военную службу. Сословие это носило название «бояр» и составляло как бы переход от земян к сословиям мещанскому и крестьянскому; бояре по всему вероятию были потомки бывших княжеских дружинников. В конце удельного периода на Руси дружинники стремятся поселиться в местах своего пребывания и не переходить вслед за каждым князем из области в область; они предпочитают, оставаясь в данном княжестве, поступать на службу к тому князю, который владеет областью. Таким образом, дружина привязывается к земле, а не к лицу, т. е. становится «земскою». В литовское время за земскими дружинниками сохраняется название «бояр»; они приписаны к господарским замкам, в районе которых владеют поземельной собственностью, по большей части весьма незначительной, и обязаны нести военную службу не только полевую, но и гарнизонную в самой крепости и отбывать разного рода повинности, как в пользу государства, так и в пользу на-/562/местника. Они отличались от земян тем, что служба их, гораздо более тяжелая, не находилась в зависимости от количества земли, бывшей в их пользовании, но возлагалась на них в силу того, что они принадлежали к боярскому сословию. С конца XV века, когда окончательно утвердилось земянское сословие, оно мало-помалу не только превзошло бояр знатностью и богатством, но и подчинило их себе в значительной степени; подчинение это выразилось в том, что в случае, если земельные участки, принадлежавшие боярам, находились в селах, розданных земянам, то князья и их наместники уступали в пользу последних свою военную, а впоследствии и судебную власть над боярами, или, как тогда выражались, бояре обязаны были «служити и послушными быти» земянину, а в случае неповиновения должны были оставить свою землю и съехать прочь, сохраняя за собой лишь движимое имущество.
Вся остальная масса сельских жителей составляла категорию крестьян или «людей», как их тогда называли, и если они жили на землях «замковых», т. е. государственных, то назывались «людьми служилыми», а если земли, обрабатываемые ими, розданы были земянам, то они и сами определялись термином «люди панские и земянские». Как те, так и другие лично были свободны и имели право перехода с места на место; поселяясь на данной земле, они обязаны были нести известную долю натуральных повинностей и давать определенные дани деньгами и натурой в пользу владельца земли, сообразно с договором и установившимся обычаем; многие из них притом владели собственной землей, составляя категорию так называемых «данников», и обязаны были давать государству с земли своей дань в качестве подати. Дань эту, взимавшуюся по большей части натурой, правительство уступало в пользу земян, обязанных, в таком случае, сообразно с количеством дохода от данников, усиливать контингенты, доставляемые ими на войну. Во всяком случае большинство крестьян сидело не на своей земле и пользовалось лишь свободой перехода. Эта свобода в Киевщине была весьма заманчива; между тем, как в населенной части княжения умножалось народонаселение и постепенно тяжелее становились условия пользования землей, в южной полосе много было незанятой земли и она, за редкими исключениями, не была даже de jure роздана в частное владение; крестьянину следовало только подняться с места, перейти за Рось и поселиться на пустоши, чтобы пользоваться землей безусловно и бесконтрольно и развести богатое хозяйство.
Современные документы свидетельствуют, что такие переселенцы действительно пользовались своим положением: «па-/563/шут где хотят и сколько хотят», — говорит описание одного замка; «уставичне в каневских уходах живут на мясе, на рыбе, на меду и сытят там собе мед яко дома», — свидетельствует другой такой же документ. Благоденствие это, впрочем, доставалось не без риска: крестьяне, разводившие в степи хозяйство, находились под постоянным страхом татарского набега и, очевидно, должны были думать о защите и организовать ее, если хотели обеспечить свой труд и свое пребывание в степи. В этом отношении они нашли опору, поддержку и руководство в представителях местного управления — в старостах украинных замков как Киевщины, так и сопредельной с ней Брацлавщины. Старосты хмельницкие, брацлавские, винницкие и, особенно, каневские и черкасские берут на себя инициативу в деле организации крупной военной силы из народонаселения, поставленного, из-за экономических своих выгод, в необходимость самозащиты. Старосты эти относятся к пришлому и все более и более умножающемуся народонаселению, как к единственному средству защитить свои поветы, охранить свои замки и восстановить русскую колонизацию в подведомственных им округах. При полном почти отсутствии земян в этих округах, малочисленные бояре и мещане редких городов конечно не могли составить сколько-нибудь значительного военного ополчения; недостаток этот пополняли стремившиеся в плодоносные земли «люди».
Уже с конца XV столетия в источниках появляется упоминание об образовании из этих «людей» нового сословия в южных степях Киевщины; появляется новый термин, заимствованный у татар — «козаки». Под ним не разумеются ни мещане, ни бояре; это сословие состоит из людей свободных, но, в большинстве, бездомных, ищущих занятия и оседлости. Встречаются козаки и в городах, в услужении у бояр и мещан, упоминаются и такие, которые имели уже свои дома; одни из них ходят на низ Днепра на звериный и рыбный промысел и ведут торговлю продуктами этих промыслов, другие занимаются хлебопашеством и разводят пасеки, третьи промышляют угоном лошадей и захватом добычи у татар. Старосты не только не противодействуют переходу населения в южные поветы, но, напротив, поощряют его, облагая лишь самыми льготными пошлинами все козацкие промыслы и занятия. Так, жившие в Черкасах козаки не несут никаких повинностей, а только за право пользования рыбной и звериной ловлей или другим промыслом на всем пространстве обширного староства (вниз по Днепру до порогов, а также по Орели, Самаре, Ворскле, Тясьмину и обоих Ингулах) платят «колядки» по 6 грошей в год и косят 2 дня в год сено — «толокою, за стравою и за медом» старосты. В Каневе старосты /564/ признавали собственностью Козаков всякую добычу, захваченную ими в татарской земле, под условием, что незначительная часть ее должна была быть отдана в подарок старосте и т. п. При таких отношениях более энергические и предприимчивые сельские люди из северной Киевщины стремились постоянно в степь, и в Каневском и Черкасском староствах быстро формировались свободные, воинственные козацкие «околицы», доставлявшие вооруженные «роты» для походов на татар.
С начала XVI столетия предприимчивые старосты украинские — Остафий Дашкович, Михаил и Дмитрий Вищневецкие, Лянцкоронский, кн. Константин Иванович Острожский — находят возможным, опираясь на козацкие ополчения, перейти к наступательным действиям против татар. В степной Киевщине, под охраной сформировавшихся козацких ополчений, колонизация становится смелее; новые выходцы из киевского Полесья Не ограничиваются уже староствами Каневским и Черкасским, а занимают новые места; с одной стороны, вновь заселяется поднепровская часть бывшего Переяславского княжества и приобщается к козачеству, с другой, народонаселение двигается в опустелый в XV столетии повет Звенигородский и образует поселения в никому не подведомственных и никем не управляемых пустырях между Тясьмином, Синюхою и Росью; заселяются обширные пространства, так называемые «грунты уманский и звенигородский», в которых только в конце XVI столетия правительство официально признает существование поселений и лишь в начале XVII назначает комиссию для осмотра края и определения его пространства. Таким образом, с конца XV столетия в Киевщине зарождается новое военное и землевладельческое сословие, сформировавшееся на основаниях равноправности между его членами и внесшее в свой быт старые принципы вечевого строя. Сословию этому предназначено было в скором времени вступиться за национальные права Киевской Руси, упорно за них бороться и выиграть дело, проигранное раньше привилегированными сословиями страны.
Кроме перечисленных сословий — земян, бояр, крестьян и, выделявшихся из среды последних, Козаков — в Киевщине было еще сословие мещанское. Как в самом Киеве, так и во всех пригородах Киевской земли, жители их составляли особенные городские общины, отличавшиеся правами, повинностями и устройством своим от других жителей края. Но не везде община городская пользовалась в равной степени независимостью, и обязанности, лежавшие на ней, не везде были одинаковы; в большинстве пригородов община городская была в полной зависимости от старост, находилась под их «присудом» и обложена была довольно тяжелыми повин-/565/ностями: на мещан возлагалась обязанность нести военную службу, как полевую, так и гарнизонную, и, вместе с тем, они обложены были многочисленными податями и данями в пользу правительства и наместников. Другое положение было мещанской общины в самом городе Киеве: еще великий князь Витовт обеспечил ее права особой грамотой, которая, к несчастью, не дошла до нас и, вероятно, погибла во время разорения (в 1482 году) киевского замка Менгли-Гиреем. В 1494 году, двенадцать лет спустя после этого разорения, ее возобновил великий князь Александр Казимирович, а в 1499-м он пожаловал городу Киеву новую грамоту 1, обеспечивавшую самоуправление жителей по магдебургскому праву, которым разрешалось им пользоваться в полном его объеме, без всяких исключений, наравне с жителями стольного города Вильна. В силу этой грамоты, киевские мещане становились независимыми и неподсудными местному воеводе; городом управляли две выборные коллегии под председательством выборного же войта; городские промыслы, торговля и занятия были или вовсе освобождены от пошлин, или обложены умеренной и точно определенной в грамоте податью в пользу государства и воеводы; сверх того, киевские мещане получили право беспошлинной торговли во всех землях и городах Великого княжества Литовского. Обязанности, возложенные на общину, состояли в том, что мещане должны были по призыву воеводы ездить в погоню за татарами, держать полевую сторожу на татарских шляхах и «отправовати оборону и сторожу» в киевском замке.
1 Не говоря о многочисленных указаниях на обширную торговлю Киева с Царьградом и дальним востоком в удельное время, укажем только на свидетельства о районе киевской торговли в гораздо более древнее время, доставляемые нам монетными кладами, находимыми в Киеве и его области. В этом отношении довольно указать на большой клад римских монет времени Антонипов, найденный несколько лет тому назад в Чернобыле, на такой же клад монет, чеканенных в Антиохии, III — IV ст., открытый в 1875 году в самом Киеве, и на несколько киевских кладов с монетами Саманидскими IX — X столетий.
Под охраной названных привилегий городская община быстро развилась, приобрела значительные богатства и силу. С незапамятных времен, благодаря своему удобному географическому положению, Киев служил центром обширной торговли: складочным местом продуктов вывоза со всего днепровского бассейна, с одной стороны, и предметов привоза торговли цареградской и восточной, с другой. Это значение торгового центра Киев удерживает в описываемое время. В Киев направлялись многочисленные караваны сухим путем и водой из Крымской орды и из Царьграда; первые переправлялись через Днепр у Тавани, следовали по боль-/566/шей части сухим путем вдоль Днепра до Черкас или Канева, здесь перегружались на «комяги» и достигали таким образом Киева. Царьградские товары отправлялись из Хаджибея, а после разрушения его Менгли-Гиреем в 1490 году, из генуезского Монкастра (Аккермана) и, следуя по степи, через мосты, построенные на Буге Витовтом, доставлялись в Киев. Благодаря указаниям современных актов, мы можем указать хотя некоторые товары, привозимые этими караванами; это были: шелковые и парчевые восточные ткани, «камка александрийская на золоте», восточные ковры, шелк, восточные изделия из кожи: «сафьян, тижмы и тебенки» и восточные пряности: перец, «дзиндзивер», шафран и т. п. Теми же путями из Киева отправлялись караваны на восток; они везли меха бобров, лисиц, горностаев, куниц, белок и т. п., готовые шубы, «шлыки» и колпаки; затем изделия киевских оружейных мастеров: луки, стрелы, сагайдаки, седла и т. п. Сверх того, через Киев проходили караваны с «коштовными» товарами из Москвы в Турцию и Крым и обратно. В пределах Киевской земли купеческие караваны пользовались покровительством и охраной властей; старосты — остерские, черкасские и каневские — и воеводы киевские снабжали их вооруженным конвоем, оберегавшим купцов от нападений татар в степи, и получали за то от каравана определенные обычаем и грамотами подарки. Кроме этой обширной внешней торговли, склады которой находились в Киеве, в силу особой на то привилегии, пожалованной городу в. к. Александром, Киев представлял богатый рынок и для внутренней торговли: здесь находились склады соли, привозимой с берегов Черного моря и расходившейся потом по всему Великому княжеству Литовскому, рыбы, доставлявшейся «с низу» и «с верху» Днепра, воску, меду, хлеба и т. п. Торговая деятельность Киева привлекла в этот город многочисленных иноземцев; уже в XV столетии в Киеве существовала многолюдная армянская колония, члены которой владели домами и лавками в городе и землями в киевских поветах; сверх того, в XV же веке в Киеве имели торговый двор генуезцы и проживали многочисленные торговцы: турецкие, татарские, московские, греческие, молдаванские и польские.
Торговля не составляла, впрочем, единственного занятия киевских горожан; разнообразные ремесла развиты были среди городского населения. В XV уже столетии документы указывают на многочисленные цехи, состоявшие под присудом киевского магистрата. В числе их поименованы следующие: «кравцы, кушнеры, шевцы, чоботари, постригачи, золотари, лучники, стрельники, седельники, ковали, конвисары, винники, хлебницы, перекупники, рыболовы, плотники, /567/ цырульники». Между ними особенно славились золотари, металлические изделия которых находили обширный сбыт во всей Руси и Литве, и стрельники, стрелы которых, кованные из железа и обделанные в древка с орлиными перьями, составляли один из предметов сбыта в Крым; Михалон Литвин сохранил известие, что за 10 таких стрел татаре давали обыкновенно в обмен воз соли.
Вследствие богатой торговли и производительности рано чувствуется потребность в постоянных знаках ценности. Уже с XIV столетия в Киеве находился монетный двор; до нас дошли монеты киевского чекана, носящие имена князей: Владимира Ольгердовича, Витовта и Казимира; деньги эти чеканились, как кажется, по образцу генуезских монет города Кафы и, очевидно, возникли из-за потребности облегчить торговые сношения с Крымом; некоторые из них носят на лицевой стороне изображения и надписи христианские, на обороте же тамги и надписи татарские.
Самостоятельность, обеспеченность и богатство киевской городской общины доставляют ей первенствующее значение в земле. Киевские воеводы относятся с уважением к ее правам и привилегиям и, в случае попытки нарушить их, получают строгие выговоры и напоминания от великих князей; земяне Киевской области тяготеют к городу, приобретают в его черте дома, роднятся с знатными мещанскими семействами и нередко переходят в мещанское сословие, и обратно — встречаем частые случаи, когда богатые мещане приобретают, куплею или на основании княжеской жалованной грамоты, земли и «службы» и становятся в ряды земян; встречаются такие роды, как Крикуновичи, Криницкие, Шавулы, Мелешкевичи, которые появляются, поочередно, то в качестве земян, то в рядах киевского мещанства. В начале XVI столетия, когда польские понятия об исключительности дворянского сословия проникают в среду русских земян и когда появляется у них желание установить внешние признаки своего родового достоинства, земяне Киевской земли находятся в весьма затруднительном положении: они не владеют потомственными гербами, подобно польскому дворянству, и употребляют лишь печати с начальными буквами своих имен и прозвищ; оказывается зато, что единственное сословие края (кроме княжеских родов), владевшее выработанными геральдическими знаками, было киевское мещанство; их фамильные клейма и печати и послужили материалом для установления дворянской туземной геральдики в Южной Руси после Люблинской унии 1569 года.
Вообще, обозревая сословия, на которые распадалось народонаселение Киевской области в данную эпоху, мы не /568/ можем не заметить общей черты в их взаимных отношениях: сословия не отделяются резко "друг от друга, сливаются и смешиваются между собой на всех пунктах; понятия о потомственности и незыблемой наследственности прав и сословных преимуществ не существует; старые вечевые предания о равноправности всех жителей земли продолжают господствовать среди всех слоев населения и довольно свободно укладываются в литовский распорядок, который открывает самый широкий простор для личных дарований и личных заслуг. Так, хотя земяне и представляют сословие землевладельческое, стремящееся установить потомственно свои права на землю, но оно далеко еще не упрочилось в этом направлении: земянин, не исполнявший службы, привязанной к земле, находившейся в его пользовании, терял эту землю, хотя бы она и составляла выслугу его предков; он обязан был переуступить ее другому лицу, способному исполнять службу; приобретателем являлось, нередко, лицо, принадлежавшее до того времени к другому сословию 1, и становилось после приобретения в ряды земян. Уступки эти совершались вполне законно, с разрешения князя или его наместника. Земянин, оставивший свою землю и службу, свободно переходил в сословие мещанское или боярское, или отправлялся искать счастья в козачестве. Мещане точно так же, по смыслу княжеских грамот, могли во всякое время оставить свою общину, переселиться в другой город или перейти в другое сословие. Мы уже указали на то, что переход в козачество крестьян был совершенно нормальным явлением, но такой переход был не единственным возможным выходом из крестьянского сословия: в грамоте, данной великим князем Александром на имя киевского воеводы князя Дмитрия Путятича, последнему предписано, чтобы он не воспрещал магистрату зачислять в мещане всех тех людей «митрополичих, воеводиных, панских и земянских», которые, проживая в Киеве и в селах Киевского повета, занимаются торговлей или ремеслом. Таким образом, киевская городская община, притягивая в свой состав и знатных земян, и промышленников из крестьянского сословия, являлась центром, в котором сливались все сословные категории Киевской земли и фактически устанавливалась между ними земская равноправность.
1 Так, например, боярин Зубрик приобретает у путивльского князя земли в Черкаском повете и становится черкаским земянином; так, киевский мещанин Ходыка-Криницкий приобретает громадную поземельную собственность в Переяславском повете и занимает самое видное место среди его земян; так, «козак звенигородец» Дмитрий Базановский владеет селами в грунте звенигородском и т. д. /569/
Постараемся теперь собрать разрозненные черты для того, чтобы составить себе понятие о физиономии самого города в описываемое время.
В разные периоды своего исторического существования центр города Киева передвигался в различные местности, сообразно с историческими условиями его быта. В древнейшее время известного нам существования города, еще, вероятно, в докняжескую эпоху, центр городской жизни помещался, правдоподобно, на нынешней Оболони и на окаймляющих ее взгорьях; в этой, по крайней мере, местности найдены поныне древнейшие монетные клады и языческие кладбища. После того, как Киев сделался центром обширного государства, князья устроили крепость на вершине гор, господствующих, над Подолом. Княжеский дворец, лучшие церкви и частные дома расположены были на так называемой «Горе», у подошвы которой расстилался торговый город «Подолье». Великий князь Ярослав раздвинул пределы верхнего города, включив в его состав загородное поле; он «осыпа» этот «великий Киев — великим валом» и устроил въезжие Золотые Ворота. После Ярослава нагорная часть Киева не расширялась дальше намеченных им пределов и, вероятно, оскудела среди княжеских усобиц и половецких набегов, не раз обрушивавшихся на старый княжеский стольный город.
Литовские князья, овладев Киевом, устроили центр своего управления на новом месте; они выбрали для своего жительства одну из гор, стоящих отдельно от всего нагорного кряжа, и потому более безопасную от нападений; гора эта, названная впоследствии Киселевкой, по имени последнего польского воеводы, обитавшего на ней, Адама Киселя, находилась между старым нагорным городом и торговым Подолом. Здесь был построен «литовский замок», в котором жили Олельковичи и где, в 1374 году, киевский воевода Мартин Гаштольд принимал венецианского посла Амвросия Кантарини. Из слов последнего мы знаем, что замок этот был срублен из дерева и что внутри его ограды находился дом воеводы, но подробного описания его мы не имеем. Замок этот в 1482 году был взят Менгли-Гиреем и совершенно разрушен, а живший в нем в то время киевский воевода Иван Ходкевич уведен в плен, в котором и скончался.
Новый замок построен был на месте старого только в первом десятилетии XVI века; для постройки его вызваны были «добродеревцы з верху», т. е. жители киевского Полесья, слывшие хорошими плотниками. Замок этот занимал всю вершину горы Киселевки, стены его были срублены из прочного дерева и укреплены столбами; разделялись они на 133 участка или «городни», каждую городню городили земяне или жители /570/ известных волостей, и каждая волость или отдельное лицо, строившее городню, имело право во внутренней стороне ее примкнуть постройку для хранения своих пожитков и для собственного помещения во время осады. На стенах выдавались 15 башен — башни были шестиугольные, каждая в 3 этажа, и каждый этаж снабжен был бойницами; в двух башнях помещались въезжие ворота: одни были обращены на север, против горы Щекавицы, и назывались «Воеводиной брамой», другие на юг, против горы Клинецкой, и носили название «брамы Драбской». Небольшая площадка перёд этими воротами, находившаяся вне замковых укреплений, на уступе горы, составляла лобное место, на котором приводились в исполнение смертные приговоры.
На одной из башен замка помещались большие городские часы, которыми киевляне очень дорожили. Для наблюдения над ними и для их починки назначено было особое жалованье, довольно значительное для того времени (15 коп грошей и 5 локтей французского сукна); жалованье это получал обыкновенно один из замковых пушкарей (артиллеристов), умевший обращаться с механизмом часов. На внутренней площади замка теснились многочисленные постройки: здесь был дом воеводы, ротмистра, командовавшего гарнизоном, 30 домов, в которых помещались солдаты; затем здесь же находился «шпихлер», в котором сберегали порох, ядра, пули, свинец и т. п., и «шопа», в которой хранилась крепостная артиллерия, состоявшая (в 1545 г.) из 17 пушек и около 100 гаковниц. Кроме этих зданий в замке находилось 3 православные церкви, в том числе важнейшая, по преимуществу, «замковая церковь св. Николая», и одна католическая каплица, имевшая, вероятно, значение дворовой церкви воеводы, если последний был католиком. Сверх того, более знатные лица из числа земян и мещан добивались постоянно возможности иметь свои дома в замке: здесь мы встречаем дом пана войта, дом пана Горностая, пана Ходыки и т. п.
У подножия замка простирался Подол, застроенный неровными и тесными улицами, в которых кипела торговая и промышленная жизнь горожан. Все дома были деревянные, невзрачные и плохие, по свидетельству Кантарини; принадлежали они мещанам, земянам, духовенству и служилым людям. Среди Подола находился также и армянский квартал со своей церковью и генуезский торговый двор.
Старый город в конце XV столетия пришел в запустение. Два раза в течение этого столетия он подвергался татарскому разорению: в 1416 сподручник Тамерлана, Эдигей, овладев городом, ограбил его и сжег; не успел еще город оправиться под управлением Олельковичей, как в 1482 году перекопский царь Менгли-Ги-/571/рей «Киев взя и огнем сожже». После этого удара старый город не подымался из развалин до половины XVII столетия. Еще в конце XVI века киевский воевода, князь Константин Острожский, вкопал около церкви св. Софии, «на горе, межи валы», столб и зазывал на слободу «на оное место, здавна пустое, людей вшелякого стану веры христианское»; среди опустевшего, некогда великокняжеского города, по словам Герберштейна, Гвагнини и Гейденштейна, виднелись лишь «следы церквей и опустевших монастырей и зданий». Лясота, видевший Киев в 1594 году, нашел в верхнем городе то же запустение; среди развалин уцелели лишь церкви св. Софии и св. Михаила и небольшая церковь на Золотых Воротах. Вид этих развалин, возбуждая в путешественниках соболезнование о падении некогда великолепного города, и подал повод к утрированным рассказам о киевском разорении. Так, Лясота невольно, под влиянием непосредственного впечатления, рисует следующую картину: «Киев был очень укреплен на обширном пространстве и украшен великолепными церквями и зданиями, как можно судить об этом по древним развалинам, равно и по валу, охватывавшему город, и простиравшемуся, как говорят, на девять миль (?) в окружности». Конечно, такие преувеличенные картины, дававшие впоследствии тему для рассказов о мнимом запустении Киева после Батыева погрома, относились только к нагорной части Киева и свидетельствовали лишь о бедствии, постигшем город в 1482 году, и о том, что центр городской жизни и деятельности передвинулся теперь в другую часть города.
Кроме указанных нами сторон общественной и народной жизни Киева в рассматриваемую эпоху, мы должны в заключение обратить внимание на религиозное значение Киева, которое не только не ослабело, но было в значительной степени восстановлено в течение указанного времени.
В половине XIII столетия религиозное значение Киева несколько поколебалось по причине политического его упадка. Митрополиты киевские, вследствие развития более могущественной государственной жизни в Северо-Восточной Руси, равно как и вследствие возникновения многих епископских кафедр на севере, должны были обратить на этот край особенное внимание; они значительную часть времени жили во Владимире на Клязьме, а в начале XIV столетия и вовсе туда переселились, изредка только посещая свою митрополичью столицу и управляя Киевской церковью посредством наместников. После присоединения Киевской области к Литве как литовские великие князья, так и удельные князья киевские стремятся к восстановлению митрополии на /572/ прежнем честе. Уже Владимир Ольгердович успел на время достигнуть этой цели, пригласив в Киев митрополита Киприана, не принятого в Москве; после его смерти великий князь Витовт решился восстановить самобытность Киевской митрополии и подчинить ей православные епархии в Великом княжестве Литовском; он не признал жившего в Москве митрополита Фотия и, созвав в 1414 году девять православных епископов Западной Руси на поместный собор в Новогрудок-Литовский, предложил им избрать отдельного Киевского митрополита 1. Выбор этот состоялся и на Киевскую митрополичью кафедру вступил Григорий Цамблак. Впрочем, восстановление митрополии утвердилось не сразу; в течение пятидесяти лет после выбора Цамблака замечаем колебание: Киевская митрополия то объединяется с Московской, то управляется отдельным иерархом. Причина этого колебания заключается в опасении православных жителей Западной Руси, чтобы отдельные киевские митрополиты, находясь под давлением своего правительства, не приняли церковной унии с Римом и не подчинились папе. Так как к тому именно времени относилась первая попытка унии, провозглашенная на Флорентийском соборе. В силу этого опасения киевские князья Олельковичи, дорожившие более всего восстановлением Киевской митрополии, оставляют свое стремление и заботятся о признании власти Московского митрополита. Несмотря на их сопротивление, в 1458 году рукоположен был униатским Константинопольским патриархом Исидором его ученик, болгарин Григорий, в Киевские митрополиты и явился в Литве с намерением, под покровительством Казимира Ягайловича, принять в управление митрополию; но нерасположение православных жителей В. к. Литовского к унии было столь сильно, что правительство не было в силах установить власть нового митрополита.
1 Вот в каких выражениях Витовт мотивировал свое предложение собору в грамоте, изданной им к православным жителям Великого княжества Литовского: «Извещаем всех русских, состоящих в послушании Киевской митрополии, что мы издавна усмотрели, что митрополия эта управляется не в должном порядке, но со дня на день все более ослабевает и скудеет; уже в наше правление некоторые митрополиты управляли ею не так, как следовало по старине; они собирали церковные доходы и увозили их за границу; ризницы, казну и св. мощи из здешних церквей они отнимали и увозили в чужую страну (перечисляются мощи и церковные предметы); да и кто может перечислить, сколь многочисленные сборы золота и серебра они нагромоздили и сколь значительные убытки причинили Киевской церкви». Грамота эта напечатана в сочинении Кульчинского «Specimen ecclesiae Rutheniсае», в приложениях. С. 49-50. Те же мотивы приводит и Густынская летопись (С. 353).
Источники не сохранили сведений о деятельности Григория: правдоподобно, он проживал при княжеском дворе и не вступал в управление митропо-/573/лией. В Киеве имя этого митрополита умалчивали; так, например, помечая факт обновления Киево-Печерской лавры в 1470 году, еще при жизни Григория, и летопись, и надгробная надпись Симеона Олельковича упоминают, что событие это случилось «при короле Казимире и при архимандрите Иоанне», но имени митрополита не упоминают. В 1472 году Григорий умер в Новогрудке-Литовском и избранный на его место в 1474 году Смоленский епископ Михаил восстановил окончательно Киевскую митрополию и, вместе с тем, отклонил попытки ввести унию, испросив посвящение у Константинопольского патриарха. За Михаилом следует уже непрерывный ряд киевских митрополитов до конца XVI века, управлявших православной Западно-Русской церковью и признававших себя в зависимости от Константинопольского патриарха. Великие князья литовские Казимир, Александр и Сигизмунд не стесняют независимости их духовной власти; напротив того, целым рядом грамот подтверждают полную свободу церковного управления, гарантируют и точно определяют независимость митрополичьего суда в делах, касавшихся религиозного учения и правильного устройства семейных отношений, а также неприкосновенность поземельной собственности — митрополичьей и церковной. Представители православной церкви по собственной инициативе беспрепятственно собирают поместные соборы, производят выборы высших духовных сановников и т. д. Киев становится вновь центром религиозной жизни западной полосы России и сообщает церковному устройству свойственные древней христианской церкви черты чисто соборного управления: миряне получают право голоса в выборе епископов и право участия в заседаниях соборов; образуются церковные братства для охранения чистоты православного учения и наблюдения за нравственной жизнью как мирян, так и духовных лиц, не исключая епископов. Чувствуя себя живыми членами церкви, православные жители Западной Руси проникнуты глубокой к ней любовью и искренним религиозным чувством; черты эти явственно видны в истории всех киевских и духовных учреждений. Татарское разорение, два раза в течение XIV столетия обратившее в развалины Киев и большинство киевских церквей, не уничтожило святыни, находившей прочную поддержку после каждого удара в готовности всего народонаселения нести всевозможные жертвы в пользу ее восстановления. Так, Киевская Печерская обитель, возобновленная Симеоном Олельковичем после погрома 1416 года и вновь разрушенная в 1482-м, весьма скоро восстановляется усилиями духовенства и содействием всех киевлян. Уже в 1522 году архимандрит Игнатий получил грамоту от великого князя Сигизмунда, в которой подтверждались древние права монастырской общины; великий князь освобождает ее вполне от всякой зависимости от киевских воевод и признает право на управление общиной исключительно за архимандритом; последнего должны выбирать «старцы, совместно с князьями, панами и земянами Киевской земли», великий же князь дает обязательство не утверждать другого архимандрита, кроме кандидата, представленного ему избирателями. Обитель Киево-Печерская быстро оправляется от претерпенного ею разорения; вследствие отказов, получаемых постоянно путем дарственных записей и духовных завещаний, поземельные владения общины достигают громадных размеров: во всех поветах Киевского княжения Киево-Печерский монастырь владеет многочисленными землями и угодьями, в Остерском же повете большая часть земли составляет его собственность. Вскоре владения этой обители, пользовавшейся громадным уважением в Западной Руси, простираются далеко за пределы Киевской области, монастырь получает в дар земли и имения на северном берегу Припяти — в Белой Руси и Литве, в поветах: Слуцком, Логойском, Глуском, Бобруйском, Могилевском и Виленском, и становится одним из самых богатых землевладельцев Великого княжества Литовского.
Усердие православных к благосостоянию церкви не ограничивается Киево-Печерской обителью, — дарственные записи и отказы имущества распределяются и между другими киевскими церквами и монастырями. Между ними первое место занимает киевский Пустынно-Николаевский монастырь. Об обители этой мы не имеем определенных сведений до начала XV столетия и не знаем, кем и когда она была основана; но с 1411 года, когда мы встречаем первое о ней точное известие, она быстро возрастает и пользуется особенной любовью князей, воевод и земян Киевской земли. И великие князья Казимир и Александр, и киевские православные воеводы Юрий Монтовтович и Андрей Немирович, и все почти знатные земянские роды Киевской земли — князья Глинские, Дашковичи, Тышковичи, Полозовичи, Горностаи, Лозки и т. д. — наперерыв отказывают в пользу этого монастыря имения, земли, угодия, села и разного рода имущество. Он владеет поместьями во всех поветах Киевского княжества и занимает после Киево-Печерской обители первое место как по богатству, так и по уважению к нему киевлян. Религиозное настроение жителей Киевской области в XV столетии выразилось не только в заботах об устройстве церковной иерархии, о церковностроительстве и обеспечении церковного достояния; оно глубоко проникло в убеждения, руководило /575/ поступками как общественной, так и повседневной, частной жизни киевлян. Все грамоты, записи, документы носят в слоге и выражениях признаки неподдельного глубокого религиозного чувства. Настроение это выразилось в XV столетии еще тем важным для характеристики общества признаком, что два новые лица были причислены к лику святых, вследствие сложившегося о их деятельности народного убеждения в современном обществе.
Первый из них принадлежал к знатному княжескому роду — это был князь Федор Данилович Острожский. Жизнь этого князя протекла среди военных подвигов как в отечестве, так и вне его пределов. Первое упоминание о нем относится к 1486 году, когда великий князь Витовт и король Ягайло утвердили в его владении княжества: Острожское, Заславское и Корецкое, на Волыни. Затем, в первой четверти XV столетия князь Федор Острожский появляется в числе сподвижников Сигизмунда Корибутовича, ходившего по поручению Витовта с сильным русским ополчением в Чехию на подмогу гуситам.’В течение восьми лет (1422 — 1430) он принимал весьма деятельное и видное участие в геройской борьбе чехов со всеми силами Германской империи 1; но в 1430 году он должен был возвратиться на родину, вследствие важных событий, происходивших тогда в Великом княжестве Литовском. В этом году скончался Витовт и возгорелась борьба между Ягайлом, желавшим присоединить к Польше спорные русские области, и Свидригайлом, отстаивавшим достояние Литовского княжества. В борьбе этой князь Федор Острожский принял самое деятельное участие; на долю его пришлось защищать или скорее возвратить занятую уже поляками Подольскую землю. Несмотря на превосходство польских сил, благодаря энергии и деятельности князя Федора, цель эта была в значительной степени достигнута: он успел отстоять все южное Подолие до Буга и Мурахвы, образовавшее впоследствии так называемую Брацлавщину, и даже временно овладел Каменцем.
1 Пребыванию князя Федора Даниловича в Чехии военное искусство в Южной Руси обязано было весьма важным нововведением: князем этим усвоен был изобретенный чешскими таборитами новый военный строй, названный по их имени «табором». Строй этот состоял в том, что войско двигалось во время похода как бы в подвижной крепости, составленной из нескольких рядов повозок: благодаря изобретению этого строя предводитель таборитов, славный Ян Жижка, одержал много блистательных побед над немцами. Перенесенный в Южную Русь Федором Острожским «табор» был впоследствии усвоен козаками, которым он доставил не одну победу над турками, татарами и поляками.
Дальнейшим его успехам помешала подозрительность Свидригайла, отозвавшего его из Подолии. Тем не менее, три года спустя князь Федор яв-/576/ляется опять в числе многих других русских князей на защиту Свидригайла в его борьбе с Сигизмундом Кейстутовичем. Но когда русские князья потерпели решительное поражение у Вилькомира, престарелый князь Федор Острожский почувствовал, что энергия его сокрушена вместе с тем народным делом, которому он служил всю жизнь и которому теперь, как казалось, нанесен был окончательный удар. Он решился удалиться от мира и искать успокоения в тиши монастыря. Прибыв в Киев в Печерскую обитель, князь Федор Данилович, «оставив прелесть мира сего и княжескую славу, взяв на себя святое иночество, и так подвизався крепко, угождаючи Богу аж до смерти, душу свою всяко украшаючи, Господеви в руце отдал». Он «сподобился стать превыше в сонме святых отцев печерских», где поныне почивают его нетленные мощи.
Другой святитель, причтенный к лику святых, был Киевский митрополит Макарий. В 1495 году избранный в митрополиты из архимандритов виленского Троицкого монастыря, св. Макарий, получив благословение Константинопольского патриарха, отправился в 1497 году в Киев, чтобы принять в управление свою кафедру. Он уже достиг пределов Киевской земли, проехал Мозырь и направился оттуда к Киеву, но на переправе через Припять у села Скригалова его застиг загон татарской орды, ворвавшейся тогда в киевское Полесье, и митрополит был убит хищниками. Тело его перевезено в Киев, где мощи его почивают поныне в Киево-Софийском соборе.
Вот те черты быта Киевской области, какие можно было собрать в весьма скудных исторических источниках данного времени. Конечно, по дошедшим до нас источникам составить подробной и полной картины невозможно, но исторический материал, по нашему мнению, достаточен для того, чтобы признать, что в описываемую эпоху Киев со своей областью не представлял полного запустения, ожидавшего иноземных колонистов, но, напротив, принимал деятельное участие в исторической жизни западной половины России, по большей части руководил развитием этой жизни и, во всяком случае, занимал в ее течении весьма почетное место.
Киев, его судьбы и значение с XIV по XVI столетие (1362 — 1569)
Вперше була опублікована в «Киевской Старине» (1882. Кн. 1. С. 1 — 48), передрукована в «Монографиях по истории Западной и Юго-Западной России». К., 1885 (С. 221 — 264). Відтворюємо текст за останнім виданням.
Нові наукові ідеї, висловлені Антоновичем у даній праці, викликали захоплення у його учня M. C. Грушевського (Спомини // Київ. 1988. № 12. С. 119 — 120). Як зауважував О. Пріцак, Грушевський перейняв у свого вчителя три основні положення: Київ не був обезлюднений після татарської навали 1240 р., не заселявся людністю Північної Русі (М. Погодін), а став центром опозиції проти польсько-литовської централізації; в ті «темні» часи домінуючу роль продовжувала відігравати місцева стара вічева громада; саме громада, а не церква, завжди була основою українського життя в минулому (Пріцак О. Історіософія Михайла Грушевського. К., 1992. С. XLVI).
Див. також полемічні статті і праці А. І. Соболевського, де критикуються погляди В. Б. Антоновича: К вопросу об исторических судьбах Киева // Унив. изв. К., 1885. Кн. 8. С. 281 — 289; Источники киевского говора // ЖМНП. 1885. Кн. 2; Население Украины в XII веке // Живая старина. 1895. Кн. 3; Как говорили в Киеве в XIV — XV вв. // ЧИОНЛ. 1874. Вып. 2; ИОРЯС. 1905. Кн. 1.